Территория

Историка

• Главная >>
• Многообразие идентичностей >>
• Восток как Другой в западных образах европейцев в XV-XVIII вв.

Восток как Другой в западных образах европейцев в XV-XVIII вв.

С точки зрения имагологии конструирование чужого образа является процессом самопознания, самосознания и установления собственной культурной идентичности. За свою очень длительную историю, европейцы, со времен принятия христианства осознавая свое внутреннее единство, в тоже время постоянно формировали образы тех стран, народов и культур, которые оказывали на них огромное влияние. Кто был для них, в первую очередь, цивилизационно-культурным антиподом. В XV-XVIII вв. в глазах западноевропейцев таковыми являлись мусульманская Османская империя и православная Московская Россия.

Османская империя - как идеальный Восток

По словам Альмиры Усмановой, «понятие идентичности изначально содержит в себе негативное ядро: чтобы понять, кто ты есть, нужно сначала определиться, кем ты не являешься». Такое утверждение, справедливо учитывая кого европейцы, вернее западноевропейцы хотели исключить из «своих друзей», или кого они записывали в разряд «чужих», враждебных своей цивилизации. Надо сказать образы «чужих» и враждебных соседей все время менялись. В эпоху христианской античности ими были гунны, затем кочевые венгры, мусульманские арабы, турки-сельджуки, православные византийцы. Все «они» помогали европейцам лучше осознать свою цивилизационную «особенность» от всех неевропейцев. Так, через противопоставление «другому/другим» оформлялась в веках идея единства Европы.

Со времен античных греков, передавших культурную традицию римлянам, сформировалась многовековая цивилизационная антитеза: «мы передовой (Запад)- они отсталый и деспотичный (Восток)». Эта антитеза затем будет в веках воссоздавать в глазах европейцев образы тех народов и культур, которые в силу своей цивилизационной, культурной и религиозной инаковости станут определяться европейцами в качестве Востока. Во второй половине XV в. когда шло становление европейских национальных государств, на роль «идеального Востока» подходили воинственные турки-османы, покончившие с ранее могущественной империей ромеев.

Надо сказать, что конец XV века, особенно под влиянием открытия морского пути в Индии и Новый Свет, кардинально изменил представление европейцев о мире и окружающих соседях. Но настоящий шок у европейских современников и потомков вызвало завоевание в 1453 году Константинополя и Византийской империи турками-османами. Это событие изменило в глазах западноевропейцев представления о внешних угрозах и границах европейского мира. Уходил в прошлое старый конфессиональный и политический раскол, а также противостояние между западно-христианской Европой и восточно-христианской во главе с Константинополем. Теперь не православно-византийский Восток, а мусульманская Османская империя, как обобщенный и абсолютно чуждый христианской Европе деспотичный Восток, стала главным противником католической (еще пока!) Европы.

С османов начинается новый виток глобального противостояния между христианами и мусульманами, прервавшийся с окончанием крестовых походов. В XV–XVI вв. османская угроза захвата и насильственной мусульманизации Европы буквально висела дамокловым мечом над европейцами, заставляя их порой выступать единым фронтом против империи «великого Турка». В XVI -XVII вв. турки-османы дважды подступались к стенам Вены, распространяя экзистенциальный страх на все европейское христианское пространство. По словам Тойнби: «Роль австрийской столицы, как психологически, так и стратегически, в этих серьезных испытаниях столь велика, что может сравниться с ролью Вердена во Франции, который отчаянно сопротивлялся немецкому напору во время войны 1914-1918 гг.». Но даже и это сравнение будет слабым, в конце концов, немцы были христианами и достаточно цивилизованным народом. Османы же явно намеревались подвергнуть Европу исламизации.

Объединявшая под скипетром Карла V Габсбурга Европа, готовилась дать решительный отпор османам. После Венгрии и Балкан, Средиземное море и Северная Африка стали масштабным театром военных действий между христианскими флотами и армиями испанцев, итальянцев с одной стороны, и турками с другой. (Подробнее в моей статье Универсальная мировая империя Карла V и ее крах. При этом военная удача долго была на стороне османов, которые выгодно для себя использовали разногласия среди европейских монархов (к примеру, Габсбургом Карлом V и французским королем Франциском I). Испанская католическая империя Филиппа II

Лишь в грандиозной морской битве при Лепанто в октябре 1571 г., испано-венецианскому флоту удалось одержать решительную победу над турецким флотом. Эта победа над, казалось бы, непобедимыми турками имела большое политическое и моральное значение. Всемирно известный участник той битвы- писатель Сервантес писал, что в сражении при Лепанто «рассеялось заблуждение, в коем пребывал весь мир и все народы, полагавшие, что турки на море непобедимы».

Однако вплоть до конца XVII века турецкая угроза продолжала нависать над Европой большой грозовой тучей. И только лишь после разгрома турок под Веной в 1683 г., когда европейские армии продемонстрировали свое военно-техническое превосходство над своим врагом, османская угроза для Европы была устранена. Зато образы варварских и деспотичных турок в европейском культурном дискурсе остались. Они (эти образы) в свою очередь помогали европейцам устанавливать собственную цивилизационную идентичность.

В европейском культурном дискурсе, по словам исследователя Ноймана, османы олицетворяли некий обобщенный образ «Турка», негативного Востока как Другого, противостоящего цивилизованной Европе. И хотя, по словам Ноймана, европейские державы и поддерживали контакты с Османской империей (торговля, война), «обе стороны недвусмысленно отрицали наличие у европейских держав и Турции каких-либо общих ценностей или интересов… не было и общих институтов вроде тех, что объединяли европейские державы и служили ареной для их взаимодействия». Ненависть к туркам наглядно демонстрировалась в путевых заметках многих европейских путешественников. В них зачастую утверждалось, что турки — поклонники насилия: они уничтожили христианскую цивилизацию и культуру балканских народов, поэтому непременно должны быть изгнаны из Европы, как были изгнаны мавры (арабы).

Впрочем, помимо апокалиптического тона присутствовавшего тогда в Европе по поводу угрозы турецкого нашествия, существовали и другие тона. Явно симпатизирующие приходу турок в качестве избавителей от жадности феодальных правителей, ростовщиков, от церковных индульгенций и прочих поборов в пользу папской курии. К тому же веротерпимость турок их выгодно их отличала от нетерпимости католиков к еретикам.

На немецких ярмарках первой половины XVI века, где разыгрывались масленичные «пьесы, актеры обещали народу, что турки придут и накажут аристократов, введут правый суд и облегчат подати. Об этом свидетельствовал и ярый оппонент Папы и императора Мартин Лютер: «Слышал я, что есть в немецких землях люди, желающие прихода и владычества турок, - люди, которые хотят лучше быть под турками, чем под императором и князьями» (Цит. по Нефедову С.А.). Красноречивое признание.

Ненависть и страх перед турками не помешал европейским монархам установить дипломатические отношения с Блистательной Портой (так с легкой руки французов в Европе называлось Османское государство). ). В самой столице османов- Стамбуле, начиная с конца XV в. стали появляться постоянные дипломатические миссии наиболее значительных европейских государств: Венеции, Франции, австрийских Габсбургов, Польши, Англии, Голландии и т.д. Любопытно, что сама Османская империя не имела постоянных дипломатических представительств в Европе. На европейских монархов- как «неверных гяуров» османские султаны смотрели как на рано или поздно своих будущих подданных. Блистательные военные успехи османов в XVI в. вполне подкрепляли такое представление, позволяли султану чувствовать себя хозяином положения в дипломатических отношениях с европейскими государствами.

Интересно, что сами османские султаны считали европейские государства, идущие на заключение с ними мира, как бы подчинившимися им, и в знак признания этого требовала от них уплаты регулярной (обычно ежегодной) дани, или налога. Это требование нередко становилось камнем преткновения на переговорах, а в случае их заключения — основой для споров о статусе вступившего в мирные отношения со Стамбулом государства или о характере передаваемого Порте налога. Не случайно в переводах текстов османско-габсбургских договоров о мире для одного и того же понятия габсбургская сторона использовала слово «подарок», а османская - «дань».

Власть турецкого султана в многоэтничной и многоконфессиональной империи была безграничной для всех подданных независимо от чина, звания, богатств и положения, которых в одночасье могли лишить как имущества, так и жизни по прихоти султана. Французский посол де Ла Э весьма иронично описал такой режим султанской власти в 1699 г.: «Великий сеньор (Великий турок) находится выше законов, он отправляет своих подданных на смерть без юридических формальностей, а часто и без правового основания, завладевает всем имуществом и распоряжается им, как пожелает». (Цит. по Ф. Бродель). Именно деспотизм верховной власти в Османской империи и стал наглядным примером для ставшего классическим выражением немецкого философа Гегеля о «поголовном рабстве» Востока. И пусть, это выражение является ориенталистским ярлыком, но для модернизирующихся европейцев такая бесконтрольная власть уже была анахронизмом.

Еще одним анахронизмом можно назвать милитаризм «Блистательной Порты». Османская империя была милитаризированным государством, где армия играла большую роль в государственной жизни. «Могущество и сила в государстве и в войске»- таков был девиз турецких чиновников и военных. Государственный милитаризм османов, наряду с неразделенностью власти и собственности, султанским деспотизмом стал в глазах европейцев тем классическим примером негативного образа Востока в западно-европейском дискурсе, который окончательно помог Западу осознать свое цивилизационное и культурное превосходство над Востоком.

Православная Московия- как Восток

Еще одним таким чужим «востоком» в глазах западноевропейцев становится Московская Русь (Московия, как ее тогда именовали иностранцы). Московское государство, ставшее в 1480 году суверенной державой. Русь стремительно превращалась в Россию (византийский термин), и сразу же заявила о себе войнами с католическими государствами Литвы (католицизм здесь стал вытеснять православие в XV веке) и Польши, а также безудержной экспансией на Востоке. Западноевропейские путешественники, начиная с Сигизмунда Герберштейна (в начале XVI в.), практически в один голос отмечали восточные черты державы московитов, находя в ней чуждый для европейцев деспотичный характер власти русских правителей и бесправие их подданных. Например, Франсуа Рабле в первой половине XVI века даже ставил в один ряд «московитов, индейцев, персов и троглодитов».

Московская Россия и вправду оказалась удивительно непохожим ни на Запад, ни на Восток государством, в политическом и конфессиональном отношении фактически объявившим себя преемником Византии. Однако все же это была не новая Византия. Характерной особенностью зарождения русского централизованного государства явилось то, что оно стало складываться в рамках симбиоза двух государственных моделей и традиций: византийской и восточной (ордынской), но при господстве православной идентичности. Западные и восточные традиции прослеживались также и в монархической титулатуре и символике и регалиях российских правителей от Ивана III до Петра I.

Так, знаменитые «шапка Мономаха», скипетр, держава, герб —двуглавый орел, по мнению исследовательницы Н. Соболевой, имеют модификацию как византийских, так и немецких изделий и символов. Европейская традиция власти проявлялась также в том, что, начиная с Ивана III, российские монархи в своих посланиях к западным монархам всегда подчеркивали свое происхождение от римского «кесаря Августа», а не от Чингизидов. Однако отсылка к Риму была способом дополнительной легитимации московской России, чем ее реальной компонентой.

Евразиец Н.Н. Трубецкой, так выразил ее (Москвы) азиатское начало: «В непрерывной борьбе с Азией и в постоянном соприкосновении с азиатством Москва естественно проникалась бытом и понятиями Востока. Правда, московские цари любили ссылаться на римских и византийских императоров, на Августа и Константина; но в их придворном быту, в их управлении не было тех республиканских повадок, которые давали себя знать и в языческом Риме, и в христианской Византии. Московское самодержавие походило гораздо более на восточный халифат, на тогдашнюю Турцию».

В то же время следует отметить, что изначально Русь являлась составной частью единого еврохристианского мира, при этом занимая его окраинное положение на границе с кочевым Востоком. Поэтому, что бы ни говорилось там о евразийской сущности Руси-России, но с Европой Русь была связана общей духовной традицией и была в рамках единой христианской цивилизации. Но дальше исторические судьбы Руси и Европы все более расходились. Сначала это выбор русскими князьями православия, затем и церковный раскол 1054 года. Но еще больше разгром монголами и включение Руси в качестве протектората в состав азиатского государства Золотой Орды - географически и культурно отдалили Русь и Европу друг от друга. Отпадение Руси-России от европейской культурной традиции способствовала география расселения русского населения, устремленного на Восток, и постоянное тесное культурное общение с народами Азии.

Играющая огромную роль в обретении православно-русской идентичности Церковь московского государства вполне осознанно и отчетливо противопоставила себя римскому католичеству и шире — Европе. Именно православная церковь, веками культивировала из «чуждого Запада» врага «Святой Руси». Восприятие Европы-Запада как некоей «заразы», которая способна «развратить» послушное царю и православной церкви население стало своего рода жизненной нормой. Возможно, отсюда и пошла «привычка» на Руси поносить «проклятых» католиков, немцев и т.п.

Однако и оппонирующая сторона (Римская католическая церковь) также немало способствовала культивированию образа нежелательного «соседа-варвара» в лице православной церкви и самодержавной России. Именно в «московский» период обе ветви христианства превратились в заклятых и непримиримых врагов. Россия в XVI веке отрезанная враждебными государствами (Швецией, Речью Посполитой, Османской Турцией) все более выбирала изоляционистскую стратегию развития, с категорическим неприятием латинской Европы. Холодный и жесткий «привет» Москвы в адрес западноевропейцев вызывал такой же жесткий «ответ» Запада.

Однако во многом, западноевропейцы сами способствовали отчуждению Москвы от европейских монархий. Как раз самым большим барьером для выхода Московской России в европейский мир стала резко настроенная против Москвы и «московитов»- Речь Посполитиая, объединившая после унии Польши и Литовской Руси в 1569 г. Ливонская война 1558-1583 гг. резко обострила между Москвой и католической Речью Посполитой и так плохие отношения. Во время военных действий Ливонской войны у польского короля Стефана Батория имелась даже типография, которая печатала и распространяла в Европе так называемые «летучие листки», в которых московитов, Россию изображали в крайне неприглядном виде. В виде злобных и деспотичных варваров, настоящих «азиатов»- противников свободы и просвещения. По сути это уже была настоящая информационная война против России- открытая русофобия.

Но в отличие от более мощной тогда Турции, Россия еще не была такой угрозой для европейцев. Царю Ивану Грозному не раз пришлось убедится в военно-техническом превосходстве Запада, потерпев ряд поражений в Ливонской войне от малочисленных, но лучше вооруженных и обученных европейских армий. Вот почему Иван Грозный- первый из царей стал привлекать иностранцев на русскую военную службу. Именно Иван IV, не считаясь с жертвами, предпринял энергичную попытку «прорубить» окно в Европу, желая установить более тесные экономические и культурные связи с ней. Однако кровопролитная и многолетняя Ливонская война за выход к Балтийскому морю, как известно, закончилась для Москвы поражением. Это почти на 150 лет отодвинуло процесс европейской модернизации России.

Православная Москва, как когда-то Византия, стали неприятным и чуждым для католическо-протестантской (с середины XVI в.) Европы православным Востоком. Причем степень отчуждения Западной Европы от тогдашней России все больше увеличивалась, по мере возрастания европейцами собственного военного и технического могущества. И если Византия у латинского Запада, когда-то вызывала зависть своим богатством и роскошью, то отстававшая от Запада Московская Россия скорее вызывала у него презрение и крайнее неуважение. В отличие от Османской Турции, Россию западноевропейцы не боялись, но при этом также вычеркивали ее из культурных границ Европы, ставя под сомнение ее (России) христианство. Западноевропейцы в целом отвергали цивилизованность России.

По словам Кудрявцева О.Ф., человек «…латинской культуры, воспитанный в традициях гуманистической образованности, попадая на Русь, не мог поразиться отсутствию учебных заведений, незнанию древних языков, невоспитанности и пренебрежению к гражданским установлениям, могуществу дикой природы, покорение которой стоило огромных усилий. И неслучайно московиты чаще всего выставлялись европейскими авторами в малопривлекательном виде, людьми низкими, подлыми, приверженными суевериям и пьянству, с царем-тираном и церковью богатой и непросвещенной».

Европейские послы в своих донесениях на родину из Москвы все время суммировали «азиатскость» Московии. Это и полное подчинение общества государству, а государство у московитов «живет исключительно государем». Кроме этого, европейцев того времени, крайне удивляло отношение в России к частной собственности, противоположное европейскому. Вот характерное признание англичанина – морехода Р. Ченслера, посетившего Московию в середине XVI века. На его вопрос о собственности русский «ответит, что у него нет ничего своего, но все его имения принадлежат Богу и государевой милости; он не может сказать, как простые люди в Англии: «Если у нас что- нибудь есть, то оно от Бога, и мое собственное. Можно сказать, что русские люди находятся в Великом страхе и повиновении и каждый должен добровольно отдать свое имение, которое он собирал по клочкам и нацарапывал всю жизнь, и отдавать его на произволение и распоряжение государя».

В то же время Москву западноевропейские монархи всячески пытались привлечь к совместной борьбе против османов. Раз за разом многочисленные и безуспешные предложения московским царям делали папская курия и католические страны. Причем главный «упор» в своих убеждениях на упрямых «московитов» они ставили на общехристианском союзе западноевропейцев и России. Другими словами, когда московиты были европейцам нужны, то их призывали порадеть за общее «христианское дело» и освободить христиан от власти «нечестивого» султана. Однако все русские государи, начиная с Ивана III, затем и Ивана IV и много позже, стремились от этих походов уклониться. Москва тогда не чувствовала в себе сил, но главное никакого внешнеполитического интереса, чтобы воевать с могущественной Османской империей за интересы западноевропейцев.

Поэтому, вплоть до 80-х годов XVII века попытки использовать военный потенциал России против турок терпели неудачу. Зато Московское царство после Смутного времени постепенно включается в общеевропейскую систему баланса сил, занимая в ней впрочем, периферийное положение, вплоть до начала XVIII века. То есть в отношении России у западноевропейцев смешение и наложение ряда противоречивых образов.

Историк Дитер Гро в книге «Россия и самосознание Европы. К вопросу о европейской интеллектуальной истории», собственно об этом и говорит. «В европейском восприятии России уже к концу XVII века намечаются две противоположные тенденции: в Москве видят и союзника, и врага. С одной стороны, русские были соратниками в борьбе за «истинную веру» и распространение ее на Восток, с другой, в них мерещится угроза. Русских, однако, объявляли варварами все партии: и те, кто причислял их к Европе, и те, кто пытался использовать идеологию христианского единства, чтобы включить в его сферу чужеродные элементы: образ варварства был той призмой, сквозь которую в XVII веке Европа воспринимала Россию».

Ориенталистский дискурс западноевропейцев в XVIII веке - как фактор самоопределения

В 1492 году происходит знаковое событие- открытие Колумбом Америки- Нового Света, имевших огромное значение для последующих судеб европейцев. Новый Свет стал в итоге главным резервуаром материальных ресурсов (в первую очередь, золота и серебра), откуда Европа будет черпать средства для своего капиталистического рывка, а также в какой-то степени станет для европейцев расширением и продолжением Европы. Почувствовав свою безнаказанность среди невооруженных индейцев, европейские христиане станут варварски уничтожать туземные индейские цивилизации, освобождали территорию для заселения ее европейскими пришельцами.

С открытием Нового Света, европейцы выходят в мировой океан, начиная победоносную колониальную экспансию обеих Америк, Африки и Азии, навязывая народам этих континентов свою волю. На практике это выражалось в навязывании покоренным неевропейским народам и странам сначала экономической, военно-политической, экономической и, наконец, цивилизационно-культурной власти. Освальд Шпенглер точно подметил своеобразие европейского мирочувствия в этот период, образом которого, на его взгляд, является душа гетевского Фауста, мятежная, стремящаяся к преодолению мира своей волей и овладению им.

Великие географические открытия (кстати, само название указывает на типичный европоцентричный дискурс- «Мы их — открывали!») наряду с Ренессансом и Реформацией также занимают особое место в историческом «рывке» Западной Европы. Именно с этого времени у европейцев начинает формироваться духовная традиция европоцентризма и цивилизационного превосходства по сравнению со всеми неевропейскими народами. Дискурс Европа как Цивилизация как эталон и цивилизационный пример для всего мира начинает оформляться в Новое время. Этому дискурсу противопоставлены цивилизации «дикарей» (в Америке и Африке) и «варваров». Под последними все больше понимается и осознается европейцами Восток.

В эпоху блестящего Просвещения XVIII в. в трудах французских энциклопедистов, английских просветителей в духе концепции линейного прогресса получает и толкование понятие цивилизации. Причем само это понятие стало служить своеобразным маркером, определяющим высокий уровень народов, стран, достигших вершины прогресса в общем движении к всеобщей гармонии. При этом понятия цивилизации, цивилизованного в работах европейских просветителей выступали в качестве их полной противоположности – варварству.

Это со своей стороны стало служить основой для превосходства западноевропейской культуры над всеми неевропейскими культурами (здесь в первую очередь подразумевались так называемые дикари – американские индейцы, африканцы), а значит, неизбежности уже не просто экспансии против них ради их ограбления, а ради цивилизаторской миссии в отношении отставших на лестнице мирового исторического прогресса.

С этого времени берет свое начало, политика культурного империализма, которая получит свое логическое завершение в XIX веке. «Мы – цивилизованные и учителя их, они – дикари (как индейцы Америки), или варвары (как жители Востока) и должны слушаться нас ради их же пользы» – примерно в такой огрубленной форме можно было истолковать весь просвещенческо-цивилизаторский дискурс западноевропейских интеллектуалов.

Именно в Просвещение окончательно сформировался европоцентризм с его пренебрежительным отношением к другим народам и культурам, манерой именовать их варварскими, отсталыми, неспособными к самостоятельному развитию, что впоследствии, по мнению авторитетного исследователя этой проблемы Э. Саида, будет называться ориентализмом, или ориенталистским дискурсом. В европейской печати и литературе того времени, всячески подчеркивалось превосходство западной цивилизации над косным и деспотичным Востоком. Так, в 1762 году английский обозреватель «Gentlemans Magazine», в свою очередь, ссылаясь на французские источники, описывал ужасающую картину унижения и подавления, которое народы Востока принимают как должное. Кардинальное отличие между европейским и азиатским типом государства, ему видится следующим образом.

«В этих странах (странах Востока – В.Б.) на протяжении многих веков не было иного закона, кроме воли правителя, воспринимавшегося своими подданными в качестве живого Бога; рядом с ним все остальные люди обращались в ничто, и они простирались перед ним в подобострастном молчании. В этих несчастных странах люди с радостью лобызают свои цепи, они обожают своих тиранов, не задумываясь о гарантиях для своей собственности или жизни… они почитают свое бесправие за геройство; им безразлична собственная жизнь и смерть, и с тупостью религиозных фанатиков они восхищаются любым капризом своего правителя, даже если жертвами подобных капризов становятся они сами». Другой ученый-путешественник Вольней в конце XVIII века в своей книге давал Востоку следующую характеристику: «Вся Азия погружена в глубокий мрак. Китаец, огрубевший от деспотизма, правящего при помощи бамбуковых палок… кажется мне народом-автоматом с его уродливой цивилизацией. Индиец, порабощенный предрассудками, обремененный священными оковами своих каст, прозябает в неизлечимой апатии» (Цит. по Никифоров В.Н.)

А отсюда вытекало только одно: Европа обязана властвовать над ними и всячески их (в том числе и через насилие) принуждать к желанному (для прогрессоров) прогрессу и свободе. Само же властвование над нецивилизованными народами и опека над ними, безусловно, предусматривала определенные плоды и выгоды со стороны опекающих европейских цивилизаторов.

Собственно говоря, поэтому европейские просветители стыдливо продолжали умалчивать о преступлениях, творимых европейскими колонизаторами в отношении разных туземцев. В конце концов, с варварами можно поступать по-варварски для их и общего блага. Этим и разрешалось явное противоречие в цивилизаторских концепциях просветителей: с одной стороны, призывы к всеобщему процветанию и свободе (для всех), а с другой – молчаливое согласие с бесчеловечными формами европейской работорговли и колониализма. Одним словом, культурный расизм европейцев легитимизировал правовой расизм неевропейцев и их политическое и экономическое закабаление.

Отталкиваясь от негативных образов Востока и прочих варваров, европейские просветители-космополиты подняли вопрос о цивилизационном единстве Европы, противостоящей всему косному незападному миру. При этом следует заметить, что ни о каком цивилизационном единстве западноевропейцев с представителями восточноевропейских культур – с венграми, поляками, греками и тем более с полуазиатами - русскими – просветителями речи не велось. Все «недоевропейцы» в связи с отсутствием у них качеств цивилизованных европейцев выставлялись из европейского «зала». Билетом для вхождения в этот зал по идее должны были стать наличие высокого уровня светской образованности, науки, экономического развития страны, развитие частной собственности, представительное политическое управление.

Итак, цивилизационно-культурная и миссионерско-просветительская концепция Европы, господствующая у интеллектуалов XVIII столетия, определялась не только через саму себя, но и в противопоставлении другим культурам. В первую очередь Востоку, чей обобщенный и негативный образ служил важным фактором для формирования самосознания у западноевропейцев. При этом западноевропейские интеллектуалы выделяли как «внешний Восток» —огромные азиатские территории Османской империи, Индии, Китая и т.д., так и «внутренний Восток», который входил в культурный ареал еврохристианского мира, однако от которого западноевропейцы пытались отмежеваться в силу отсутствия там плодов гуманистического просвещения (по Мюнклер Х).

На роль такого «внутреннего Востока» в XVIII веке претендовала Восточная Европа, о которой просвещенные западноевропейцы имели смутное представление, граничившее с мифами и откровенными домыслами. (Подробнее в моей статье «Восточная Европа как внутренний Восток в представлениях западноевропейцев в XVIII в». По словам Вячеслава Лопатина, «Восточная Европа представлялась в Париже и Лондоне то, как неизведанные территории между Европой и Азией, то как варварская окраина Европы, а то и просто как нечто на востоке, туманное, непонятное и пугающее».

И совсем хуже, было отношение к России, которая начиная с Петра усиленно европеизировалась. Но даже несмотря на все победы над шведами, пруссаками, несмотря на весь европеизм столичного Петербурга, и дворянского сословия, Европа Россию, по- прежнему отказывалась признавать европейской страной. К тому же многие просвещенные европейцы и такие властители дум как Гельвеций, Руссо, Монтескье усмотрели в этом игровой и подражательный характер, а не вариант серьезной западной «перековки» России. Жан Жак Руссо полагал даже, что «русские никогда не станут истинно цивилизованными…», то есть подобными европейцами в силу, во-первых, их неискорененного варварства, а во-вторых, в силу их подражательного характера цивилизаторских преобразований.

Россию в Европе уже не считали «чистым Востоком» как ранее. Но не считали и «Западом». И главное, не считали «ее своей» - то есть Цивилизацией. К Цивилизации западноевропейская элита тогда относила географически узкую часть европейского полуострова: Францию, Великобританию, Голландию, Италию, Германию, Австрию. И даже Испания с Португалией для западноевропейских интеллектуалов вызывали большие сомнения. А ведь именно наличие цивилизации и цивилизованного, по мнению просветителей, служило одним из главных маркеров европеизма в XVIII веке.

Автор: Вячеслав Бакланов     Дата: 2019-02-12     Просмотров: 3669    

Твитнуть

Можно также почитать из рубрики: Многообразие идентичностей

Поделись с друзьями:

Добавить комментарии: