Территория

Историка

• Главная >>
• Окраины Империи >>
• Цивилизаторская политика России в колониальном Туркестане на рубеже XIX-XX вв.

Цивилизаторская политика России в колониальном Туркестане на рубеже XIX-XX вв.

Россия, по мнению историка С. Абашина, как никогда ощущала себя на этих азиатских окраинах «Европой» (прогрессистское мессианство) в гораздо большей степени, чем это она могла себе позволить в центральной России. Российские чиновники, военные, интеллигенция изображали народы кочевого Казахстана, мусульманского Кавказа и Средней Азии как варварские, «дикие» (особенно казахов и горцев Северного Кавказа), лишенные самостоятельного исторического развития и подкрепляли в российском обществе модернизаторскую мысль о цивилизаторской миссии России в этих отсталых регионах.

Фактически эти территории напоминали ее внутренние и особые колонии, соединенные с национальной метрополией общей территорией. И наиболее ярким примером российской восточной колонии во второй половине XIX в. явилась завоеванная русской армией Средняя Азия – Туркестан.

Как уже не раз говорилось, Российская империя по ряду главных отличительных признаков сильно отличалась от европейских колониальных империй. В Российской империи было весьма затруднительно провести четкую границу между национальной и собственно колониальной территорией. Это и сближало Россию с Османской империей и с другими континентальными империями Востока. Но между тем в Российской империи были и признаки, сближающие с европейскими колониальными империями.

Цивилизаторско-европейский дискурс был в «моде» у властной российской элиты, и объяснялся он стремлением российского самодержавия укрепить свою европейскую идентичность не только в своих глазах, но и в глазах самого значимого цивилизационного партнера – Запада. И наконец, во многом европеизированный взгляд на Восток (ориентализм).

Завоевательные походы русских Среднюю Азию, как когда-то и в случае с Северным Кавказом, пробудил интерес к ориенталистскому дискурсу в России. В российской общественной ориенталистской мысли происходит смена символических образов. На этот раз роль отсталого Востока в нем играют не «дикие» и «хищные» кавказские горцы, а «азиятцы» Туркестана.

При этом образы и восприятие в России Туркестана становятся намного красочнее и колоритнее. И это понятно: все-таки здесь русские встретились с богатой, имеющей длительную историческую традицию цивилизацией. В русских образах много противоречивого: безграничный деспотизм власти и «восточная роскошь» знати соседствует с покорностью и крайней нищетой простого народа.

Знаток исследуемого периода историк Дмитрий Васильев так охарактеризовал русские образы Средней Азии того времени: «Когда мы слышим о русском Туркестане XIX столетия, перед глазами, как правило, встают цветущие оазисы среди безжизненных песков, прозрачная вода, журчащая в арыках вдоль нешироких улиц, чалмы и пестрые халаты местных жителей, запах плова и фруктов, вечно гомонящие азиатские базары, белоснежные хлопковые поля. Одновременно русский Туркестан – это безраздельное господство косности и фундаментализма, благородные руины Самарканда и бесчисленные мечети Бухары и Ташкента, женские фигуры, скрытые от посторонних глаз непроницаемым панцирем паранджи, убогий быт простых людей, страдающих от постоянных эпидемий. И, безусловно, надо всем этим «белый генерал» – символ незыблемости и могущества русской власти».

Как справедливо указывает исследователь С. Абашин, «вряд ли нужно доказывать или оспаривать тот факт, что цивилизаторская миссия, которой империя оправдывала свое завоевание Средней Азии, основывалась не только и не столько на идеологии подавления, уничтожения «низших» рас и народов (хотя, конечно, она имела своих поклонников) или их христианизации и русификации, сколько в какой то момент – на идеологии просвещения и окультуривания «отсталых» обществ».

Действительно, в эти годы в среде российской интеллигенции тема цивилизаторской миссии России в Средней Азии получает новое наполнение и новый смысл. Очень точно и художественно ярко это сформулировал Ф.М. Достоевский: «В Европе мы были приживальщики и рабы, а в Азию явимся господами. В Европе мы были татарами, а в Азии и мы европейцы».

Об этом говорили и российские власти. Например, генерал-губернатор Оренбургского края, в состав которого в 1865–1867 гг. входила Туркестанская область, Н. Крыжановский полагал: «В Средней Азии мы должны быть одни господами, через наши руки могли со временем проникнуть туда цивилизация и улучшение жизни тех несчастных париев рода человеческого». Военный историк того времени Д. Я. Фёдоров писал: «Русское владычество приобрело в Средней Азии огромное обаяние, потому что оно ознаменовало себя гуманным миролюбивым отношением к туземцам, и вызвав сочувствие народных масс явилось для них желательным владычеством».

Подобные взгляды на цивилизаторскую миссию России в Центральной Азии были наполнены оптимизмом и верой в возможности через «русскую власть» приобщить «киргиз-казаков», «сартов», узбеков, таджиков, туркмен и т.д., к европейским культурным ценностям.

Именно в эти годы (70–80-е гг. XIX в.) цивилизаторская миссия имперской власти в Средней Азии через официальную печать формирует в российском обществе представления о «коренном населении Туркестана как о годном для переделке материале и о местной администрации, успешно претворяющей в жизнь достижения европейской цивилизации». Российская общественность должна была смириться с мыслью о том, что политика империи на Востоке есть «политика самопожертвования, более тратящая на покоренных, чем приобретающая от них» (по Абашин С.Н.).

Причем последнее не было пустой имперской риторикой, Россия сознательно несла большие жертвы ради модернизации отсталого региона, и этим она выгодно отличалась от европейских колониальных держав. Так в 1868–1872 гг. Россия затратила на Туркестан 29497414 рублей, а получила дохода от него 10588549 рублей, т.е. почти в три раза меньше (Новая история стран Азии и Африки. Ч.2.).

Действительно, Россия много вкладывала в регион. И поэтому, несмотря на колониальное насилие имперской администрации в отношении этого края, политические, экономические и еще более культурные выгоды для народов Средней Азии от вхождения в состав России, безусловно, были.

Вот как отзывался об успехах русских англичанин Т. Мун: «Под русским владычеством туркмены перестали заниматься разбоем и кражей рабов и в большей или меньшей степени перешли к оседлому быту, занявшись земледелием и хлопководством. Другие расы прогрессировали еще больше. Русские железные дороги дали возможность сбывать скот, молочные продукты и миллионы каракулевых барашков из Бухары».

Многие европейские наблюдатели с удивлением отмечали, что русское колонизаторство в Центральной Азии лишено было каких-либо проявлений расизма. Англичанин Ф. Скрин, анализируя политику российского самодержавия в Средней Азии, с удивлением писал, что «завоеванные расы сразу же становится русскими гражданами и получают право селиться в любой части империи» (по Национальная политика России: история и современность).

Тут надо отметить, что на человеческом уровне все же существовала разница, с одной стороны, между русским европеизированным профессором или чиновником, проповедовавшими духовное и культурное превосходство цивилизованных русских над отсталыми «азиятцами» и простым крестьянином-колонистом или рабочим, вынужденным из-за заработков переехать на место жительство в далекий Туркестан. Последним были глубоко чужды идеи об исключительной духовности русских, культурном превосходстве над «азиятцами» и цивилизаторской миссии России в этом регионе. Они просто жили среди них и устанавливали теплые, если не сказать даже братские, человеческие отношения с жителями Средней Азии, без всякой культурной иерархии и расистского высокомерия.

Столкнувшись с довольно развитой по сравнению с Северным Кавказом исламской цивилизацией, имевшей большую традицию собственной государственности, царизм понимал, что процесс модернизации этой далекой азиатской окраины растянется надолго и поэтому не спешил применять здесь какую-либо жесткую унификаторскую политику, рассчитывая на плавную модернизацию местных институтов.

Здесь задача ставилась с упором на то, что постоянное расширение экономических и культурных связей с Россией при постепенном внедрении общеимперских политико-правовых институтов и русских образовательных учреждений в Туркестане приведет к тому, что местное население шаг за шагом будет включаться в общероссийское цивилизационное пространство, в результате чего различия между самой экзотической окраиной империи и российским центром будут сглажены.

Более того, ставилась амбициозная задача культурной ассимиляции и «обрусения» народов Центральной Азии. Еще в 1869–1870 гг. Министерством народного просвещения была разработана программа развития школьного образования для нерусских народов и сформулирована ее основная идея: «Конечной целью образования всех инородцев, живущих в пределах нашего отечества, бесспорно, должно быть обрусение их и слияние с русским народом».

Подобного рода утопические «прожекты» были весьма характерными для XIX «прогрессистского» века. Ведь еще Пестель предлагал сформировать в России исключительно одну религию и один народ, всех записав в русские! Но ни административное рвение, ни языковая русификация и русскоязычная колонизация этого региона Центральной Азии такого результата дать не могли. Туркестанский восточный «орешек» оказался не по зубам российской цивилизаторской политике.

Андижанское антироссийское восстание 1898 г., в котором исламский фактор вышел на первое место, продемонстрировало всю степень глухого неприятия части местного населения, российской колониальной власти. В 1899 г. ферганский военный губернатор с тревогой докладывал наверх: «Иноверный народ покорен лишь внешне. Мусульманское духовенство остается враждебным по отношению к России…» Но значительных выводов из этого восстания сделано не было. После репрессий было лишь усилены военные гарнизоны и дан «зеленый свет» русской колониальной миграции сюда.

Русское население этого огромного пространства, как крестьяне в степных областях, так и горожане в городах Туркестана, наряду с армией и чиновничеством становились важными проводниками российского цивилизационного влияния и, главное, надежной опорой имперской власти в Средней Азии. Однако их было очень немного, и русифицировать и тем более ассимилировать подавляющее мусульманское большинство Туркестанского края они так и не могли.

Российские власти надеялись, что со временем в Туркестане подрастет элита, которая потянется к интеграции с Россией, станет проводником российского влияния и поспособствует примирению местного населения с русскими властями. Однако Туркестан к началу XX в. из-за географических, социокультурных и демографических факторов в большей степени был отчужден от России и намного меньше был «облучен» российским цивилизационно-культурным влиянием, чем Северный Кавказ и Азербайджан.

Инаковость и культурная чуждость Туркестана в отношении к центральной России была для всех очевидной, в том числе и для самих «туркестанцев». Поэтому Туркестан на рубеже XIX–XX вв. продолжал оставаться во многом загадочной, экзотичной и одновременно дорогостоящей колониальной игрушкой империи стремящейся, быть равновеликой в сообществе европейских колониальных держав того времени. К такой роли Российскую империю вели во многом романтические идеи о цивилизаторской роли России: нести свет европейской культуры и прогресса в восточный край, где царил азиатский деспотизм, фанатизм верующих мусульман, темнота и невежество масс, лишенных исторического развития.

Автор: Вячеслав Бакланов.     Дата: 2015-02-18     Просмотров: 2687    

Твитнуть

Можно также почитать из рубрики: Окраины Империи

Поделись с друзьями:

Добавить комментарии: